В понедельник исполняется четвертая годовщина со дня трагедии в Театральном центре на Дубровке. В зал ворвалось 40 обвешанных оружием и взрывчаткой террористов. Около тысячи зрителей и артистов мгновенно превратились в заложников.
Потом был штурм. Террористов уничтожили. Вместе с ними погибло и 130 заложников, из них 32 ребенка. Так был переписан финал мюзикла "Норд-Ост", поставленного по знаменитому роману Вениамина Каверина "Два капитана". Это роман о стойких духом людях. Слова, вынесенные в заголовок, - их девиз. Сегодня эти слова применимы и к тем, кто выжил после "Норд-Оста".
Ирина Фадеева, мама двух малышей, родившихся уже после "Норд-Оста", не любит говорить о дне сегодняшнем. Все ее мысли там, в Театральном центре на Дубровке, где она потеряла сына. 18 ноября, меньше чем через месяц после гибели, ему бы исполнилось шестнадцать, его звали Ярослав. Не Слава, а именно Ярослав - так ему нравилось с самого детства.
Ирину не убили во время штурма, она не задохнулась в ходе газовой атаки. Когда очнулась на больничной койке, первая мысль была о сыне: где он? Тело Ярослава она нашла в морге. Ирина не помнит, сколько времени она стояла рядом, замазанное воском отверстие от пулевого ранения во лбу навсегда врезалось в память. А потом она дошла пешком до ближайшего моста и бросилась вниз, в Москву-реку...
"Когда я узнала, что жду ребенка, поняла: это ты ко мне возвращаешься"
- Лететь с моста очень долго, это только кажется, что миг - и все, - говорит Ирина спустя четыре года. - Первая мысль - о родителях: Господи, я же им ничего не сообщила, они будут меня искать. И еще я подумала: не уберегла сына, да еще и родителям причиню дополнительную боль. Может, это меня спасло?
Ирине удалось выбраться из ледяной купели. Главврач одной из московских клиник - старый знакомый их семьи Юрий Михайлович Местергази - забрал ее к себе.
- Мне давали какие-то препараты - и успокаивающие, и обезболивающие, но я ничего не принимала, - рассказывает Ирина. - Я и сейчас не принимаю никаких лекарств - не имею права облегчать себе боль, это было бы предательством по отношению к Ярославу.
Однажды к ней в больницу пришла племянница Настя. Она и ее мама Виктория, сестра Ирины, тоже были в тот вечер в театре, они так вчетвером и сидели в 11-м ряду: мамы с краю, а Настя и Ярослав в серединке. В который раз вспоминали Ирина с Настей те долгие дни под дулами террористов.
- Я вспомнила, как Ярослав тогда сказал: "Я уйду, но хочу вернуться. И хочу быть только в вашей семье", - рассказывает Ирина. - И заплакал. А я его стала утешать: ну как же может быть иначе, сынок? Все мы вместе и всегда будем вместе...
И тут 19-летняя Настя закричала Ирине:
- Ты понимаешь, что он говорил тогда? Что он хочет вернуться! Душа его еще здесь, 40 дней не прошло, и ты должна его снова родить, обязана! Если ты его не родишь, то это сделаю я!
О том, что Ирину спасет только ребенок, говорила и ее сестра Виктория. Говорила и ей, и доброму доктору Юрию Михайловичу. А он, в прошлом гинеколог, только разводил руками: "Вика, это невозможно". Объяснял, что организм Ирины прошел через сильнейший стресс, что она надышалась газом, который еще неизвестно как повлияет на развитие плода, да плюс еще сильнейший удар при падении с моста. Да и возраст - не 20 лет. Ну какой тут ребенок, увещевал
женщин опытнейший врач.
В начале декабря накануне 40 дней со дня смерти Ярослава Ирина съездила в приход, где когда-то служил Александр Мень. "Сын даст вам весточку о своей благодарности к вам", - написал ей после долгой беседы священник.
Когда добрый доктор узнал, что Ирина все-таки беременна, раскричался так, как никогда ни на кого не кричал. Но решение уже было принято.
- Это решение свыше, - говорит Ирина. - Тем, что я выжила, я обязана своим родителям. И ребенок родился для того, чтобы жили они. Когда оказалось, что я в положении, у нас у всех вдруг появился смысл существования.
Артем родился 11 сентября 2003 года. Вопреки опасениям оказался вполне здоровым мальчуганом.
"Ты знаешь, Ярославка, - писала Ирина в своем дневнике, который начала вести еще в больнице, обращаясь к погибшему сыну, - я всегда хотела еще одного малыша, но почему-то все не складывалось. И когда я поняла, что жду ребенка, то сразу и не осознала своего счастья. А ведь это и есть твой знак. Это ты ко мне возвращаешься".
"Мы все остались там, и вы, живые, не можете нас понять"
- Это был удивительный мальчик, - рассказывает Ирина о погибшем сыне. - Он хорошо учился, закончил
музыкальную школу. Вообще он был ходячей энциклопедией - о теннисе и музыке знал все. В какой группе какой гитарист, в каком году какой ансамбль какую песню записал. Мы с ним вместе на концерты любили ходить. Если звучала какая-нибудь заводная музыка, я тут же вставала танцевать, а он говорит: "Вот посмотрите, посмотрите, это моя мамаша". В шутку, конечно, одергивал - я же знаю, ему нравилось, когда я танцевала. Он был красивый парень: светлые волосы волной - как у юного князя из русских былин. Высокий, плечистый. Но при этом очень мягкий и добрый, иногда даже тяготился этим. "Мама, - говорил, - ну почему я такой не крутой?" А в последние годы ребята стали называть его Ярый - ему это нравилось.
Тогда, сидя в заложниках, Ирина вписала почти 16-летнего Ярослава в свой паспорт - надеялась, что несовершеннолетних террористы отпустят. Не отпустили. А после того как ей выдали свидетельство о смерти сына, где в графе "причина" значился прочерк, вклеила в свой паспорт фотографию сына и дописала: "Убит в "Норд-Осте" 23 октября 2002 года".
- Многие пытаются меня уверить, что Артем - это Ярослав, - продолжает Ирина. - Я так и хотела его поначалу назвать, но это было очень больно. Когда произносилось это имя, вся
семья каждый раз умирала. И я решила назвать мальчика по-другому. И еще: каждую субботу мы ездим к Ярославу на могилу. И что же, получилось бы, что мальчик будет ездить как бы на свою могилу?
А еще через полтора года у Ирины родилась девочка - Стася, Станислава.
- Вот ее я уж точно, думала, назову Ярослава, - вспоминает Ирина. - Девочка четыре месяца жила без имени. Но в конце концов и ее мы не смогли так назвать - по той же причине.
Об отце своих малышей Ирина предпочитает не распространяться. Зная это, ее близкие подруги тоже предельно лаконичны: да, есть
мужчина рядом, достойный, состоявшийся человек, они были вместе еще до "Норд-Оста", очень хорошо относился к Ярославу, научил его играть в теннис, поддерживал и поддерживает Ирину как может.
Прежнюю работу в банке Ирина оставила. Она продолжает там числиться, но не выходила на службу ровно четыре года - с того дня, как террористы захватили их в заложники.
- Там удивительно чуткие люди, - говорит она о коллегах. - Но вернуться в ту жизнь, которая была раньше, я просто не смогу.
Живет Ирина за городом, там у нее дом, 15 кур, 3 кошки и полуторагодовалый пес-алабай. В Москву приезжает редко.
- Насколько раньше я любила этот город, настолько сейчас я его ненавижу: все напоминает о Ярославе, - сквозь слезы говорит она. - Особенно дом, где мы жили на улице Талалихина, это же совсем рядом с Театральным центром на Дубровке. Мы и пошли на этот спектакль совершенно случайно. А Ярославка не хотел, говорил, математику надо делать. Эта тетрадка так и лежит раскрытая в его комнате на столе. А я его уговорила. Зачем?!
Ирина уже ничего не может с собой поделать и просто плачет навзрыд. И становится предельно ясно, что никакое время, никакие другие дети не заглушат эту боль.
- Мы все остались там, и вы, живые люди, не можете нас понять, - говорит Ирина. - Я перестала читать книги и ходить в театры, потому что не могу уже ничего обсудить с Ярославом.
...Маленький Артемка не любит звуков петард и фейерверков. Не то чтобы боится - просто не любит. И автоматов у него нет среди игрушек, и пистолетов. Однажды ночью Ирина, она спит с Артемом в одной комнате, вдруг услышала, что он разговаривает.
- Ну все, теперь ты будешь моя мама, - пробормотал 3-летний малыш. То ли наяву сказал, то ли во сне. И повторил: - Теперь ты моя мама, а я твой сын.
- А ты Ярослав? - вдруг спросила Ирина неожиданно для себя.
- Нет, я Артем, - подумав, ответил сын.
Чтобы жить, надо вспомнить все
Калининградская радиожурналистка Алена Михайлова после штурма "Норд-Оста" потеряла память.
- Бывает, засядет в мозгу мысль, например, что надо сахар купить, так я чуть ли не каждый день по дороге домой покупаю этот сахар - забываю, что уже вчера покупала, мне его уже некуда ставить, - рассказывает Алена. Впрочем, она не унывает и даже пытается иронизировать над своим временным, как уверяют врачи, недугом.
В октябре 2002 года Алена приехала в Москву с мужем Максимом, тоже журналистом, и 9-летним сыном Виктором. Вечером оставили сына в гостиничном номере, а сами пошли на модный мюзикл "Норд-Ост". Когда в зал ворвались террористы, тут же позвонили знакомым, чтобы те позаботились о сыне. Потом - штурм, газ... Максима спасти не смогли.
- Я очнулась в больнице, - рассказывает Алена спустя четыре года. - Помнила только, как меня зовут, что у меня есть муж Максим и двое
детей: Витя и маленький Максимка.
Однажды двери палаты распахнулись, и Алена увидела знакомое лицо.
- Папа! - закричала она после секундного узнавания. - Откуда ты?!
Оставив привезенные гостинцы, отец пошел по врачам. Минут через 15 вернулся, и
дочь снова с тем же удивленным и радостным криком кинулась ему на шею - она не помнила, что они уже виделись несколько минут назад. Оторопевшему отцу, отставному контрразведчику, стоило усилий сделать вид, что все в порядке.
Постепенно Алена вспомнила свой город, родных, работу. Хуже оказалось с кратковременной памятью: она еще долгие месяцы напрочь забывала, что происходило пятью минутами раньше.
- Дома долечишься, - решил отец.
- А где Максим? - спросила Алена, вспомнив о муже.
Отец уклонился от ответа. И только в самолете по пути в Калининград, развернув какую-то местную газету, Алена увидела фото мужа и подпись: "Остановилось сердце Максима Михайлова". Потом ей показали свидетельство о его смерти с характерным прочерком в графе "причина". У самой же Алены после больницы осталась выписка с записью: "Бытовая травма на улице Мельникова". Только через полтора года ее признали потерпевшей от теракта в "Норд-Осте".
Все последующие годы проходили в борьбе за память.
- Врачи объяснили, что, возможно, это произошло из-за обезвоживания организма. Там, в "Норд-Осте", нам почти не досталось воды, - говорит Алена. - Кровь загустела и плохо прокачивалась в сосуды головного мозга.
Медики сказали Алене, что восстановить память можно, - надо только вспомнить все, что происходило в те страшные дни. И она стала собирать публикации.
- Я очень благодарна Дмитрию Миловидову (сопредседатель общественной
организации "Норд-Ост". - "Известия"), - говорит Алена. - Он меня нашел. Просмотрел огромное количество материалов, в том числе и тех, что снимали террористы на свою видеокамеру. Оказалось, что я сидела рядом с его дочерью Ниной. Ей было 14 лет, она была в театре вместе с младшей сестрой. Когда террористы стали отпускать детей, то младшую, Полину, отпустили, а Нину - нет. Она погибла.
В Калининграде Алену в беде не оставили: положили в стационар на обследование, в санаторий отправляли, а губернатор Владимир Егоров лично выделил квартиру - до этого семья снимала жилье. Сейчас она раз в полгода ходит к психотерапевту и говорит, что чувствует себя намного лучше. Но память о "Норд-Осте" не отпускает. Однажды, отдыхая в пансионате, она услышала звуки разрывов и подумала, что это снова захват. Сорвала занавески и стала тут же их
связывать, чтобы выбраться из окна на улицу. "Ты что, Алена, - закричали ей друзья. - Это же фейерверк!". И такие случаи происходят не только с Аленой, но и со многими другими заложниками.
- Надо быть готовым, что "Норд-Ост" может произойти с каждым и в любой момент, - убеждена Алена. - В любом зале я сажусь поближе к проходу, чтобы видеть боковые выходы. У меня очень развилось боковое зрение. Ем всегда впрок, даже когда не хочу: я помню голод и жажду в "Норд-Осте". И
мобильный телефон: он всегда должен быть заряжен, и на
счету должно быть достаточно денег.
Если завтра "Норд-Ост"
Формально дело о теракте на Дубровке еще не окончено. Оно в очередной раз продлено, однако вряд ли следует ожидать в нем каких-то прорывов. Важнее другое: если снова теракт, если снова "Норд-Ост", то готова ли наша страна?
Дать безусловно положительный ответ, к сожалению, не получается. Прежде всего, потому, что действия по организации спасения заложников судом признаны правильными. Сейчас речь об оказании медпомощи тем, кто надышался газом. Помните, не хватало нейтрализаторов, носилок и автобусов, чтобы развозить заложников в больницы. А в больницах не знали, какой газ к этим людям применили и чем его нейтрализовать.
Готовя этот материал, я натолкнулся на свидетельство одного из высокопоставленных сотрудников ФСБ Сергея Шаврина. По его словам, в штабе не ожидали, что в результате штурма выживет так много людей. Там полагали, что террористы неминуемо произведут взрыв, и тогда в живых останется только 10
процентов - не более 100 человек. Тогда медиков, находящихся в районе теракта, хватило бы.
Но почему так холоден расчет? Не надо заранее хоронить людей. Надо быть готовыми, что они выживут. Неужели в огромной
Москве не нашлось бы медиков, способных вколоть нужный кубик? Да только кликни - участковые терапевты, медсестры, студенты-медики, неужели бы они не прибежали на помощь?
И еще. Сейчас, по прошествии 4 лет, видно, как сильно подорвано
здоровье бывших заложников. Однако надышавшиеся газом заложники нигде не наблюдаются, не стоят на учете. Но ведь есть же и чисто научный интерес. Применен газ, который, по заявлению властей, никогда прежде не применялся. Применен, в общем, успешно: теракт сорван, а собственно от газа пострадавших практически нет. При таких результатах не исключено, что этот газ будет применяться и в других подобных случаях, не дай им бог произойти. И никому не интересно его воздействие на здоровье в долговременном плане? Тем более что невольными жертвами "эксперимента" оказалось почти 800 человек - достаточное число для научных обобщений. Откуда же такое равнодушие?
И наконец, совершенно неоспоримый факт: подорванным оказалось и психическое здоровье узников "Норд-Оста". Лишь немногие обратились за помощью психологов и остались довольны лечением. Подавляющее же большинство ничего хорошего о работе с психологами сказать не может. И, как результат, все, у кого появился за эти годы хоть лучик счастья, у кого в жизни мелькнула хоть капелька иной - не черной - краски, считаются предателями памяти погибших. Да, надо чтить память погибших. Но не настолько, чтобы отправляться в могилы следом за ними. Разъяснить это, помочь несчастным людям вернуться к жизни - эта задача, оказывается, актуальна и сегодня.
Топ 20 сегодня
[Читать все комментарии]
[Напечатать новость]
