Десять самых важных книг года в русской литературе

Если не учитывать нон-фикшн, в этом году едва ли не более яркий, чем художественная проза, и не брать в расчет зарубежную литературу, то набирается семерка отечественных авторов. А напоследок - еще три антисобытия года.

1. "Цена отсечения" Александра Архангельского

Александр Архангельский - яркое воплощение важной тенденции года: критики и литературоведы продолжают активно вербоваться в писатели. Вячеслав Курицын, Павел Басинский - это явно только начало.

Пускай критики часто наступают ровно на те же грабли, о которых когда-то предупреждали адресатов своих рецензий, они способны и верно обозначить рычаги, с помощью которых нашу словесность будут сдвигать с мертвой точки.

Динамичный роман "Цена отсечения" некоторые рычаги, несомненно, обозначил. Уж не знаю, кто напишет о похождениях Степана Мелькисарова в России периода депрессии, сам ли Александр Архангельский или его последователи, но такой роман будет очень востребован.

И хотя панорамная "Цена отсечения" ассоциируется скорее с гигантскими коллективными портретами а-ля Илья Глазунов, один из героев там списан с художника Николая Полисского, с чьим "промысловым" творчеством роман и сравним.

2. "Ослиная челюсть" Александра Иличевского

Александр Иличевский, автор главного романа прошлого года, на этот раз выступил сразу с несколькими книгами.

Помимо сборника эссе "Гуш-Мулла", сборника рассказов "Пение известняка" и романа "Мистер нефть, друг", у него вышел и очень необычный сборник "Ослиная челюсть".

Это 87 небольших произведений, находящихся на стыке поэзии и прозы, среди которых есть и лирические высказывания, и сжатые фабульные истории. Ставший уже классическим мастерский рассказ Иличевского "Воробей" своим циклическим построением напомнил графические работы голландца Эшера. Миниатюры из новой книги подтверждают верность такого сравнения.

3. "Асан" Владимира Маканина

Чеченская тема в "Асане" заставляет вспомнить давний рассказ "Кавказский пленный". Но есть и другая, более важная аналогия. "Асан" составил своеобразную дилогию с предыдущим романом, также номинированным на "Большую книгу" "Испугом".

Руслит-2008 в событийном порядке: премии и тренды, имена и тенденции под присмотром Виктора Топорова. Поэзия, проза, но не критика. Почему? В доме повешенного не говорят о веревке.
Читать дальше

Их общему сюжету можно дать то же название, что у картины Густава Климта "Три возраста". В "Испуге" с большой долей иронии и в то же время с бесконечной симпатией был показан витальный старик, в котором любовь к жизни питалась саморефлексией, эротикой и страхом. Там же впервые появился и один из главных героев "Асана", внук старика, контуженный в Чечне Олежка.

Этой паре явно не хватало промежуточного звена. Как, впрочем, не хватало такого героя, "мужчины в полном расцвете лет", при этом не писателя, не клерка, не маргинала, и всей сегодняшней литературе. Владимир Маканин все-таки нашел своего майора Жилина, когда-то расплатившегося за собственную наивность хитрована, но в то же время и не совсем бездушного мужика.

За тем, как Жилин выкручивается, пытаясь и семью обеспечить, и человеком остаться, наблюдаешь как за самым захватывающим триллером. Тут уже и до такого пейдж-тернера, как богомоловский "Момент истины", рукой подать.

Но и без морализаторства этот военно-денежный роман не обошелся. Когда уже все вроде согласились, что с деньгами нужно обращаться бережно и, как в рассказе Хармса, вешать их на стенку в рамочке, у Маканина купюры буквально расстреливают.

Именно такой символичной сценой заканчивается роман, получивший в этом году первую премию "Большой книги".

4. "Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана" Виктора Пелевина

Из рассказов и повестей, собранных в "П5", вполне мог получиться цельный роман. Но то ли издатели автора поторопили, то ли число 5 так заворожило, в конце концов читатели получили возможность выбирать, какой из текстов сборника им нравится больше.

Лучшие публикации "толстых" журналов - 2008 по мнению Сергея Белякова. Те же в ином порядке: от Иличевского до Юзефовича. Шаров, Волос, Латынина. Маканин. Полонский.
Читать дальше

Хотя, собственно, все эти истории, своей мифологичностью напоминающие египетские иероглифы, - примерно об одном и том же. Все свои сатирические навыки и всю свою буддийскую мудрость автор использует не для таких традиционных для литературы тем, как духовные искания или поиски границ познания, а для ответа на более доступный для современного читателя вопрос. А именно - вопрос о пределах российского богатства.

В рассказе "Пространство Фридмана" выясняется, что все стяжатели, какой бы разнообразной ни казалась им собственная деятельность, всё равно попадают в одно общее пространство, которое Свидригайлов назвал бы "банькой с пауками".

Ну и кроме того, Виктор Пелевин ужасно везуч: ну кто еще мог бы юморить на тему яиц Фаберже и поцелуя Тины Канделаки и не быть при этом пошляком.

5. "Сахарный Кремль" Владимира Сорокина

Владимир Сорокин всё так же успешно продолжает свои стилистические эксперименты, только с привычного советского дискурса он переключился на более актуальный державный слог.

Конечно, подобное взаимодействие стилей мы можем наблюдать и в жизни, но почему бы не полюбоваться работой профессионала, который так умело делает из всего этого сладкую конфетку.

Кто скажет, что "Сахарный Кремль" - всего-навсего дубль "Дня опричника", будет не совсем прав. Если в чем и можно попрекнуть автора, так это в том, что он собрал не весь материал и на самом деле вскоре потребуется еще и "Ночь опричника".

Типажей еще много, в отличие от пелевинских "клоунов у пидарасов" и "пидарасов у клоунов", в сорокинском лубке есть более дробные градации. В панораму "Сахарного Кремля" попадают не только так называемые простые люди, но и новые диссиденты - и эта глава, пожалуй, самая трагичная во всей книге.

6. "Проза Ивана Сидорова" Марии Степановой

Лучшая поэтическая книга года назвалась прозой и потому попадает в наш "кузов". Пожалуй, это еще и лучшая книга Марии Степановой.

Автору с первых строк, мгновенно, удается поймать какую-то удивительно доверительную интонацию. Критики уже обрисовали весь литературный контекст этой волнительной загробной истории, включающий помимо всего прочего и пушкинский сон Татьяны, и "Черную курицу" Погорельского, и воровской романс, и песни Высоцкого. А белый снег занесен в городок, где происходит действие поэмы, из блоковских "Двенадцати".

Кстати, блоковская графика Юрия Анненкова рифмовалась бы и с "Прозой Ивана Сидорова", если бы у этой отлично изданной книги не было своих иллюстраций, что само по себе сейчас большая редкость.

7. "Журавли и карлики" Леонида Юзефовича

Новый роман Леонида Юзефовича появился под занавес года, однако он уже стал событием, поскольку летом был опубликован в журнале "Дружба народов", а еще раньше мы узнали его завязку из рассказа "Язык звезд".

Автор "Самодержца пустыни" и ретродетективов о сыщике Путилине на этот раз обратился к современности. Вернее, типичный сюжет начала 1990-х, когда профессионал вынужден заниматься не своим делом, он объединил с историческими хрониками о других, более знаменитых самозванцах.

Писательской задачей было сделать и те и другие приключения равно занимательными и драматичными. С задачей Леонид Юзефович справился.

Разговор "о временах простых и грубых" напомнил, "на каких первобытных основах держится наша жизнь" и что на 1917 году свет клином не сошелся. Загадочный, как буддийская икона "Колесо жизни", и весьма отрезвляющий текст, как раз для чтения в период экономической депрессии.

8. "Асфальт" Евгения Гришковца

Евгений Гришковец всегда брал задушевностью. Его произведения, настоящая народная психологическая помощь, успокоительно действовали на тех, кому на вопрос "Как дела?" очень хотелось подробно рассказать, с какой ноги они встали и где у них в данный момент свербит.

Роман "Асфальт" тоже стал такой монотонной летописью жизни заурядного представителя малого бизнеса. Выполненный без стилистического блеска, этот похожий на неизобретательный комикс, скучноватый роман, тем не менее, многое прояснил в нынешнем безвременье.

9. "Библиотекарь" Михаила Елизарова

В этом году очень не хватало хорошего левацкого романа. Эдуард Лимонов выпустил сборник гламурных эссе, Максим Кантор - сборники эссе и драматургии. Захар Прилепин, взявшийся было за неподъемную для своего скромного литературного дара миссию бунтарщика, ограничился рассказами, воспевающими радости простой пацанской жизни.

Тогда вдруг вспомнили про Михаила Елизарова, в послужном списке которого уже была попытка наезда на святыню либеральной общественности, каковой ему пригрезился любимый самыми широкими читательскими массами Борис Пастернак.

Роман Михаила Елизарова "Библиотекарь" хоть и был опубликован в 2007 году, но только что получил "Русского Букера". Михаил Елизаров, подражая Владимиру Сорокину, но не обладая сопоставимым даром, пытается возродить советскую мифологию, но почему-то безошибочно выбирает именно те ее стороны, которые возрождать не стоит.

Его книга находится где-то посередине на шкале между соц-артовыми портретами вождя Комара и Меламида и настоящими современными иконами Сталина.

10. Андрей Тургенев "Чтобы бог тебя разорвал изнутри на куски"

Арт-роман Андрея Тургенева (Вячеслава Курицына) "Чтобы бог тебя разорвал на куски" стоит включить в десятку хотя бы потому, что он, при всем своем стилистическом бессилии, довольно остроумно предсказал недавний скандал вокруг премии Кандинского.

У Курицына художественные журналы соперничают за право разместить на своих обложках "череп или клитор". Наверное, если бы автор раскрепостился и, вместо того чтобы накручивать "изысканные" фразы, выразил бы в романе все свои наблюдения над современным арт-рынком, получилась бы бомба.

Но карнавальная венецианская тема была писателю важнее, поэтому и сравним его роман с соответствующими работами мирискусников, например Александра Бенуа.