Дело Pussy Riot стало самым серьезным ударом по репутации РПЦ

Сегодня мало кто станет отрицать, что дело Pussy Riot стало самым серьезным ударом по репутации РПЦ, в сравнении с которым меркнут все прочие скандалы, которых тоже хватает. То с руки Патриарха на фотографии чудесным образом исчезнут дорогие часы.

То иеромонахи примутся гонять на предельной скорости, давя мирян. То протоиерей Всеволод Чаплин изумит публику своим пониманием долга христианина: "Нравственное дело, достойное поведения христианина, - уничтожить как можно больше большевиков". То какой-нибудь "заштатный клирик" возопит о необходимости "очищения и обновления" Церкви и откажется от сана, чтобы не соучаствовать в "творящихся мерзостях".

В ответ защитники церкви напоминают, что в стране более 30 тысяч приходов и как минимум столько же священников, а случаи их неподобающего поведения единичны. Что против РПЦ и Патриарха ведется целенаправленная кампания, что информация о финансировании этой кампании из-за границы появилась задолго до "панк-молебна" в храме Христа Спасителя. И никто уже не вспоминает, что совсем недавно РПЦ упрекали за то, что она "не покаялась за сотрудничество с советской властью и КГБ", "торговала спиртным и табаком", "превратилась в православного олигарха" и пр.

Время идет, список упреков меняется, а суть остается прежней. Ложная дихотомия - РПЦ либо "ужасна", либо "прекрасна" - давно расколола общество. Критики считают, что РПЦ погрязла в пороках и должна очиститься; защитники списывают все на информационную войну и ищут заговорщиков среди оставшихся без заказов политтехнологов и адептов современного искусства, внутри церковной иерархии и во власти, в оппозиции и у "мировой закулисы".

Эта бессмысленная пикировка вытесняет из общественного сознания главный вопрос: почему православный ренессанс, начавшийся в конце 1980-х гг., ушел в свисток? Лежащий на поверхности ответ очевиден: потому что РПЦ, получив реальную автономию, тут же ринулась в объятия государства. В какой-то степени такое поведение можно объяснить данью традициям, и, похоже, именно в истории отношений РПЦ с государством нужно искать ответы на "проклятые вопросы".

В дореволюционной России церковь зависела от светского государства и никогда не была враждебна ему, хотя конфликтовала с отдельными государями. При всей зависимости и связанности с государством она всячески подчеркивала свою обособленность и отдельность. И эта отдельность признавалась светской властью, которая воспринимала церковь не только как инструмент или партнера в делах управления, но и как "тело Христово". Величая главу светской власти "великим государем" и совершая помазание на царство, церковь посвящала его именно в служение, ограничивая - что было очень важно - его власть заветом Христа.

Живя одной жизнью с государством, РПЦ не нуждалась ни в создании орденов, ни в насильственном насаждении православия на завоеванных землях, чем и объясняется российская веротерпимость и "дикость" русского крестьянства, которое даже в начале ХХ в. не имело представления о "свободе совести". Ему это было совершенно не нужно, потому что оно и так чувствовало свою совесть совершенно свободной и, особо не задумываясь, верило в Христа и соблюдало языческие обычаи.

Реформа Патриарха Никона и церковный раскол (1653 - 1667) потрясли страну, но не отменили этого уклада, а Петру I удалось эту систему надломить, и не только учреждением Священного Синода и отменой патриаршества, которое к тому времени просуществовал в России всего 142 года, а само его учреждение носило отнюдь не сакральный, а вполне очевидный политический характер. Гораздо более важным фактором стало переформатирование византийской по своим традициям России в абсолютистскую империю западного типа, из которого в течение следующего XVIII в. исчезли последние признаки византийской сакральности.

А привычка "духовной власти" чувствовать свое единство с государством осталась. Она позволила светской власти легко подмять под себя церковь, которая давно привыкла к "симфонии властей" и не думала сопротивляться. И все было бы не так плохо, если бы новая империя не начала и впрямь смотреть на церковь как на один из департаментов системы управления, то есть как на ведомство "оказания религиозных услуг". Но ни церковь, ни большая часть населения долгое время не замечали этих изменений.

Двусмысленность ситуации осознавала только светская власть, что нашло выражение в уваровской формуле - "Самодержавие. Православие. Народность", последней попытке обретения уже невозможной гармонии. Положение, при котором Православная церковь по всем старым канонам благословляла уже не вполне христианскую власть, обернулось через сто лет десакрализацией самого православия. Начавшись в высших слоях петербургского общества, этот процесс, будучи помноженным на "великие реформы" Александра II и распространение научного атеизма, захватил все общество.

В отличие от Европы, переболевшей богоискательством в период Реформации и выстрадавшей право жить по юридическим, а не божеским законам, Россия оказалась не готовой к "наступлению прогресса". И эта неготовность порождала смятение умов и сильнейшее чувство дискомфорта. С такими настроениями РПЦ пережила реформы Александра II, за которыми последовали годы правления Александра III (1881 - 1894), отмеченные пароксизмом "русского клерикализма".

Из-за вопиющего расхождения между создаваемой видимостью и реализмом действительной жизни церковь теряла авторитет среди всех слоев общества. Образованные слои были недовольны догматизмом священнослужителей и их неспособностью удовлетворить духовный голод, проникшиеся идеями равенства и прогресса разночинцы - их темнотой и преданностью власти, а простые люди, презирая священников за бедность и корыстолюбие, зачастую не вполне понимал основ православия, хотя и верили в Бога.

Все это прекрасно понимал "главный реакционер" того времени, обер-прокурор Синода Константин Победоносцев, но он считал, что любые попытки исправить положение дел неминуемо обрушат церковную систему, а заодно и сросшееся с ней государство. Тем не менее в начале ХХ в. в среде православной общественности и части священнослужителей был сформирован заказ на церковную реформу, понимаемую как возвращение к допетровскому канону: патриаршество и возращение приходам прав хозяйствующих субъектов.

В разгар революции 1905 г. Николай II согласился начать подготовку к проведению Поместного Собора, после чего в течение 12 лет, игнорируя все происходившие в стране потрясения - революция, выборы в Думу, Столыпинская реформа и пр. - церковные иерархи готовили реформу. Но Николай II так и не решился созвать Собор. Это сделало Временное правительство, но входившие в него либералы бредили не допетровскими временами, а "раскрепощением Церкви", и вопрос об избрании патриарха был исключен из повестки дня.

В результате все фундаментальные решения, включая избрание Патриарха, были приняты через три месяца после начала заседаний Собора, сразу после Октябрьского переворота, когда давление либерального Временного правительства по понятным причинам исчезло, а атеистическому правительству большевиков было не до церкви. В свою очередь, Собор тоже долгое время игнорировал происходящее в стране, а после разгона Учредительного собрания (19 января 1918) политика, которой не хотели заниматься церковные иерархи, занялась ими. Именно тогда Патриарх Тихон выпустил свое послание, известное как "анафема большевикам".

В дальнейшем под все более усиливавшимся давлением власти (извне) и обновленцев (изнутри) церковь пошла на диалог с советским правительством. Но в этот период своей истории РПЦ была вынуждена думать не о реформах, а о выживании. А когда в 1943 году Сталин решил возродить патриаршество, на эту роль был выбран "обновленец" Сергий Страгородский.

Во время перестройки РПЦ, наконец, получила все то, чего она добивалась во времена Николая II: избранного на альтернативной основе Патриарха (июнь 1990), правоспособности юридических лиц для епархий, монастырей и приходов (октябрь 1990), возвращения церковной собственности. Но начавшийся было "православный ренессанс" внезапно оборвался, и скептики, как и сто лет назад, снова заговорили о падении авторитета церкви, о фактическом безверии значительной части крещеных людей, о кадровой проблеме, обернувшейся неуправляемостью части приходов, об административных играх и прочих неприятных вещах.

Если посмотреть на все эти проблемы под другим углом, придется признать, что РПЦ оказалась не в состоянии учиться на собственных ошибках. В начале ХХ века она проигнорировала потрясения 1905 - 1907 г., а оскорбленный ее равнодушием к попираемому чувству справедливости народ ответил всплеском звериной ненависти, и никакие уроки закона Божьего не помогли.

А после развала СССР РПЦ принялась подстраиваться под оскорблявшую достоинство людей власть и не сделала того, чего он нее ждали. Не заступилась за народ и страну в период реформ: не обличала людоедскую политику власти, не укоряла работодателей, не плативших зарплаты, и даже не пыталась публично осудить тех, кто называл "быдлом" не вписавшихся в новую жизнь людей. То есть допустила торжество цинизма, жестокости и безнравственности.

Все претензии, предъявляемые сегодня РПЦ, меркнут рядом с этим "грехом неделания", с которым связана и кровавая смута начала ХХ в., и сегодняшнее "падение нравов", одним из проявлений которого стал кошачий концерт в храме Христа Спасителя. Желая занять место среди сильных и богатых, она забыла о малых сих, и, как справедливо заметил протоиерей Олег Стеняев, Господь, возможно, для того и допустил богохульство, чтобы "показать церковным либералам, что такое либерализм". Чтобы "показать, что церковь может опираться только на народ".