28 февраля, 18:45
« Пастернак в жизни» Анны Сергеевой-Клятис
Правда ли Пастернака в детстве тайно от родителей-евреев крестила няня?« Самая махровая дичь — это глупенькая басня о “ тайном крещении” Бори!!!», — заявляет его друг Сергей Бобров. Книга « Пастернак в жизни» написана как будто в форме судебного протокола: друзья и знакомые поэта, завсегдатаи дома и члены семьи гудят, спорят, перебивают и опровергают один другого. Столичный филолог, специалист по Пастернаку Анна Сергеева-Клятис в предисловии заявляет, что это « первая попытка взглянуть на жизненный и творческий путь поэта объективно».
этот способ выстраивания отношений с героем придумал переводчик и литературовед Викентий Вересаев — кропотливый собиратель всевозможных воспоминаний, фактов и сплетен о Пушкине.
В итоге, биография, сложенная из рэди-мейдов, и правда нейтрализует любое авторское фразу. В гуще свидетельств звучит голос самого Пастернака, однако и он теряется в общей какофонии, становится всего лишь одним из хора. Таким образом, как правило, снимают документальные фильмы, в которых сбивчивые воспоминания свидетелей чередуются с монотонными выступлениями специалистов, скурпулезно отобранными автором-составителем. В настоящее время Сергеева-Клятис трудится над книгой о Пастернаке для серии ЖЗЛ.
« Азбука» Чеслава Милоша
Польский поэт-нобелиат и эссеист Чеслав Милош, создатель « Родной Европы» и « Порабощенного разума» написал автобиографию в форме энциклопедического словаря. Каждой букве соответствует своя словарная статья-эссе о людях, событиях из жизни или прекрасных абстракциях вроде « Знание», « Время», « Подлинность». Начинается « Азбука» Адамом и Евой, а заканчивается словом « эфемерность». Между ними пролегли секта адамитов, Бальзак, глупость Запада, Айседора Дункан и ее брат Раймонд, конец капитализма (« В конце войны я нисколько не верил, что капитализм вернется — ни в Польшу, ни в Западную Европу» ), Шопенгауэр и Т. П.
В своей « Азбуке» Милош ставит словарную форму даже выше автора, то есть себя.
Автопортрет, Так, складывается из дробленых, как фигурки лего, деталей, как будто вскользь пересказанных на ходу. На деле это, само собой, никакой не « весь ХХ век», разобранный на словарные статьи, как заявляется в аннотации, и даже не « весь Милош». Ценна « Азбука» скорее весьма отвлеченными текстами, к примеру, о польском, английском и русском языках или замечаниями о Достоевском и Бодлере.
« Голем в Голливуде» Джонатана и Джесси Келлерман
Американец Джесси Келлерман (остросюжетные романы « Философ», « Гений», « Чтиво» )
и его отец-практикующий психолог Джонатан — оба умелые детективщики. Вполне традиционный нуар они прошивают еврейской мифологией и эротикой на грани приличия — и умудряются, при этом, не заварить несъедобную кашу заместо текста.« Голем в Голливуде» — это снова крепко сбитый детектив, соединивший несколько сюжетных линий. В Праге XVI века раввин Махараль мастерит из глины мрачного голема, который обязан оберегать еврейский народ.
В современном Лос-Анджелесе обнаруживается отрубленная голова и начертанное рядом на иврите слово « справедливость».
Джейкоб Лев — бывший ученик иешивы, бывший студент Гарварда, бывший детектив, страдающий от алкоголизма и депрессии, возвращается к работе и расследует это странное убийство. Одна история наползает на другую, библейские глубинные причины пересекается с детективными сериалами в духе « Фарго», но ни Одна линия не превращается в ненамеренно брошенный на полпути сюжетный огрызок.
« Холод» Андрея Геласимова
Лауреат « Нацбеста» и финалист премии имени Белкина Андрей Геласимов пишет одинаково сносную, гладкую прозу на серьезные темы. В его романе « Жажда» (по нему снят одноименный фильм), к примеру, романтический герой-одиночка — вернувшийся из Чечни паренек с обожженным лицом — постепенно врастает в отторгающую его мирную жизнь.« Холод» же напоминает не социальную драму с политическим оттенком, а сценарий к фильму-катастрофе. Переживающий глубинный личный кризис герой — модный столичный режиссер прилетает в Родной для него (и ненавистный) Якутск, чтобы повидать друга и познать себя. Вдруг повсюду вырубается электричество, и город начинает не быстро замерзать — за окном минус 50.
Геласимову, в общем, не таким образом уж и важно, что рисовать: Чечню или замерзающий Якутск.
И то, и другое у него представляется выжженной землей — полем разрешения экзистенциальных конфликтов главного героя. Он пишет одну и ту же необременительную, но эффектную притчу об отчуждении, годную как для экранизации, таким образом и для публикации в блоге.
« Внутри картины: статьи и диалоги о современном искусстве» Иосифа Бакштейна.
отчего современному миру не нужен великий творец, а актуальные художники не умеют рисовать, — на эти вопросы в своей книге отвечает искусствовед и художественный критик Иосиф Бакштейн, комисар нескольких московских биеннале и директор Института вопросов современного искусства. Он контролировал видные художественные проекты в диапазоне от первой экспозиции Клуба авангардистов (1987) и показа московских концептуалистов в Бутырской тюрьме (1992) до экспозиции молодых русских художников в Лондоне (2011).
« Внутри картины» — это его попытка прочертить границу Между советским опытом и сегодняшними практиками.
Книга вобрала в себя тексты Бакштейна разных лет — в том числе знаменитые диалоги с Андреем Монастырским и Ильей Кабаковым, до сих пор выглядящие как ненамеренно найденные манускрипты какого-нибудь тайного ордена. В одних он рассказывает о советских художественных буднях. В других — ударяется в рассуждения о концептуальной природе всего русского искусства (« нередко название картин было важнее самого изображения» ) и пространстве « внутри» произведения, « откуда исходят все замыслы, интенции, возможности картины… ».
создатель: Татьяна Сохарева
